Шуршание дождя по золотой листве,
Шуршание листвы по высохшей траве,
Шуршание травы в такт шагу моему,
Шуршание шагов во сне и наяву,
Когда по осени от осени до осени бреду.
Я помню, что недавно с нами было лето. Был плеск волны, блестящий праздник света, блеск солнца на листе, сиянье глаз, вкус юности бескрайней… еще я ощущаю на губах. Сейчас. Когда шуршащий шепот осени дурманит нас. Пьяняще пахнет осень. Пьянит воспоминаньем об истоме солнечного жара, грядущим звонким холодом октябрьского утра вдруг отрезвит мою нетвердую походку. Над головой листвы цыганское круженье, потоками плаксивого дождя затоптанный асфальт умоется, и в зеркалах осенних луж проступит отраженье, что было и что будет, и чем сердце успокоится. Кружение листа непредсказуемо в падении, но неизбежен путь его к земле…
Лист за листом и день за днем уходят в бытие.
Так неизбежно течение рек, лет, времени, а производная времени — возраст. Но ведь время — величина непостоянная, слишком изменчивая, порой неуловимая. То оно летит на крыльях счастья, то ползет черепахой… Время бывает потерянное, бывает — плодотворное. А еще есть время разбрасывать камни и время собирать, время искать и время терять. Метаморфозы времени складываются в возраст. Насколько сильно мы зависим от возраста (времени)? Выплывая утром из снов “еще немножко в грезах и туманах”, можно вдруг ощутить себя легкомысленной пятнадцатилетней девчонкой, а потом, сунув ноги в тапочки, превратиться в злобную столетнюю каргу. Каждый день, каждый год, примеряя на себя одежды своего (или “не своего”) возраста, мы сами выбираем фасон и покрой этого наряда.
Одна моя знакомая в свой день рождения (ей исполнялось 20) горестно воскликнула за праздничным столом: “Ну вот и третий десяток пошел!” И каждый последующий год она прерывает мои поздравления словами: “О чем ты говоришь? Мы постарели еще на целый год!” “Ну почему же мы?!! — возмущаюсь я, — за последние “...дцать” лет лично я не постарела! Ну, может быть, стала старше. Чуть-чуть! Совсем немножко”. И мы смеемся.
Возраст — это прекрасно. Пройдено школярство-отрочество, смущение и суета юности, уже все (пусть не все, но многое!) попробовано на вкус и цвет. Уже знаком вкус торжества и цвет горя, покорены глубины и вершины, случились свои маленькие Хиросимы, отгремели свои маленькие Ватерлоо…
Но вдруг вечно переливающаяся мозаика бытия начинает складываться в новые картины. Возраст — неизбежность. Без обреченности. Просто неизбежность. Он лишь поворачивает калейдоскоп жизни. И возникший узор может оказаться ярче и вдохновенней предыдущего. Это уже другие краски, оттенки, ощущения. Они не лучше и не хуже, они Другие. Они родились из смеха и слез, из счастливых воспоминаний и несбывшихся грез, из шагов, шажков и прыжков по дороге судьбы. Флер прошлого смывается дождем, и на роскошной сцене осени мы вдруг видим, наконец, сколь ценны нам свои ошибки. Но ошибки ли это? “Падает тот, кто бежит. Тот, кто ползет, тот не падает”, — сказал мудрый Плиний. Когда кончается детство, нам надо доказать на что мы способны. Вместе с синяками, шрамами, падениями приходит Его Объективейшество Опыт, верный спутник Возраста. И осознав свои силы, мы находим себя.
А потом, неожиданно, на полу в детской оказываются листья, которые залетели в окно вместе с Питером Пэном — мальчишкой, который так никогда и не стал взрослым. Наши дети заново открывают нам мир. Нам снова пять, десять или пятнадцать лет. И так будет всегда. Потому что снова приходит осень, а за ней — зима, потом весна, лето и снова осень.
Шуршание дождя по золотой листве
Втекает в память.
Шуршание листвы по высохшей траве
Напоминает дождь.
Пожухлая трава шуршание вберет в себя,
Уйдет в мечту
И вновь весной вернется.